Воспоминание

. Вернемся в седьмой класс. На следующий день после моего «вливания в коллектив» мы пошли на урок труда. Следует с удовлетворением отметить, что трудовые мастерские находились у нас на школьном дворе за небольшим стадионом (школа тоже была небольшой, не то, что 2-я). И вот в перемену все малолетние курильщики – Сека, Рома, Виталя, Паша, Ринат и т.д., и я с ними за компанию – сели на лавочку под забором. Все дружно закурили почему-то Беломор, и тут Виталя говорит мне: А ты куришь? Я вспомнил «железнодорожный» опыт, мне захотелось выпендриться, и я гордо брякнул: Курю! О-о-о, молодец, наш человек, - затянули все, похлопали по плечу и дали папиросу. Но не успел я прикурить, как Рома отчебучил довольно-таки странную фишку. Он вдруг вырвал у меня папиросу, выдул табак (именно выдул, а не выкинул и не докурил сам) и сказал что-то вроде: Ерунда все это, не стоит и начинать. Никто ничего не понял, но с тех пор никто не предлагал мне закурить, а я в компании курящих не ощущал себя белой вороной. Спасибо, Рома! Надо ли упоминать, с каким воодушевлением меня встретили бывшие одноклассники, которые все хорошо меня помнили, но особенно обрадовался Боря Ширяев. Однако школа школой, а «вся жизнь» по-прежнему оставалась во дворе и в дворовой компании. И вот тогда к ее основному костяку – я, Колька и Сережка – примкнули Ильдус, Димон и Сырчик из соседнего 14-го дома (тот, что замыкал наш двор вытянутой буквой П), и иногда с нами тусили Каплан со 2-го этажа и Вадька Козлов из того же14-го; причем с общего молчаливого согласия всей компанией верховодил я. Не могу вспомнить, почему с нами не общался Коля Вершинин, возможно, в то время он куда-то уезжал. К Рустику Мухаммедшину и Сереге Герасимову я продолжал периодически заходить в гости, но не более того, а Колька и Ильдус общались с ними в школе. Периодически к нам присоединялись две девчонки: 10-тилетняя Лиля из соседнего подъезда, младшая сестра первой красавицы двора, и наша ровесница Ирка из «ильдусовского» подъезда по прозвищу Антилопа Джейран. Конечно, в футбол они не играли, но в салки зимой вокруг беседки – всегда пожалуйста. С этого и начинается Голубой Период моего Детства, о котором, собственно, я и собирался рассказать в этой Повести. Но двор двором, а какая обстановка ожидала меня в квартире? Баба Ира продолжала работать, Дед вышел на пенсию, Маша училась в Петрозаводске (она поступала в МГУ, но не добрала полбалла, а вернуться домой было страшно),1 Антон в Уфе закончил медицинский, оттуда привез жену Наталью, их старшей дочке Катьке было года три. А при мне родилась вторая, Женька, Наталья с ней посидела немного – и обратно в Уфу, доучиваться, так что пришлось Бабе Ире через год выходить на пенсию и заниматься внучками. Антон работал терапевтом в поликлинике и подрабатывал на Скорой помощи, денег, естественно, было в обрез. А тут еще я на голову свалился. Молодая семья обитала в моей бывшей «детской» комнате, родители по-прежнему в спальне, а я – в гостиной, где стоял диван и письменный стол. И это меня вполне устраивало. Еще бы! Во-первых, я вновь оказался в любимом городе, в знакомой обстановке, в старой компании; во-вторых, со стороны домашних я не ощущал никакого контроля и давления; в-третьих, я был избавлен от каждодневного общения с Батюшкой; а в-четвертых, Детство еще сидело в попе, и взрослеть я не собирался. 1. Маша отрабатывала в Петрозаводске 3 года в качестве молодого специалиста после окончания МИХМ – Московский Институт Химического Машиностроения. Петрозаводск ей рекомендовал я: культурный город и Питер рядом, ежедневный ночной поезд туда и обратно. Вот это было время! Ни забот, ни хлопот, обязанностей минимум: встать рано утром (это было самым сложным, я просыпался минут 10), отсидеть 5-6 уроков, быстро сделать уроки (с этим у меня проблем не было), сходить в магазин за молоком, иногда помыть посуду, поиграть с кузинами, а в свободное время – гулять, гулять и гулять. О будущей профессии думать было рано, режимом никто не напрягал, после ужина сидели перед Ящиком (не забывайте про разницу во времени, мы смотрели те фильмы и передачи, что шли до «Времени»), после 11-ти ложились спать, но при желании я мог еще и почитать немного. На уроках я постоянно рисовал «ковбойцев и хиппачей», т.е. патлатых ребят в клешенных джинсах с гитарой в руках, потом эти рисунки передавались с парты па парту и обсуждались. Кроме меня, только еще один ученик нашего класса умел рисовать, его прозвище было Миня, и на этой почве мы с ним одно время корешились. Самое смешное, что мы понятия не имели, кто такие хиппи, но слово было на слуху, старшие ребята ходили с длинными волосами, в расклешенных брюках неимоверной расцветки, с приемниками в руках (кассетники тогда еще были редкостью), пели песни под гитару – и это называлось хипповать. Иногда их еще называли «битлами», потому что слово тоже было нам знакомым, но о реальном существовании группы «Beatles» я узнал только к концу 8-го класса. С музыкальным образованием в провинциальном Октябрьском тогда было туго. Я уже упоминал о том, что с детства интересовался музыкой (но не классической, к которой нас упорно пытались приучить в школе) и очень любил петь. Но что я мог слушать? Только те песни, что звучали по телевизору, радио и в фильмах, на магнитофонах и пластинках. Т.е. обычную советскую эстраду, где тогда царили Кобзон, Лещенко, Буячич, Захаров, Гуляев, Ободзинский, Магомаев, Кикабидзе, Отс, Строк, Ротару, Пьеха, Понаровская, Зыкина и немногочисленные ВИА. Ну и бардов, конечно: Высоцкого, Галича, Окуджаву, Клячкина, Ножкина, Токарева, Гулько, Городницкого, Берковского, Кима и т.д., песни которых пели все, кто умел держать в руках гитару, в том числе и Батюшка. А из Запада нам предлагали только наших «друзей»: Родович, Тома Джонса, Азнавура, Биешу, Моранди и конечно же «югославского соловья» Карела Готта. Но из Мали́ Батюшка привез крутой по тем временам магнитофон «Грюндиг» и кучу пленок с записями джазовой музыки и одного единственного исполнителя – Сальваторе Адамо. Они все тогда на нем просто помешались, я его слушал и до́ма и у Миши, у которого тоже был мафон. Одну песню я даже выучил наизусть и записал на пленку, и помню до сих пор. В дальнейшем Батюшка совершенно не утруждал себя моим музыкальным образованием, он слушал свой джаз и балдел, эстрада ему была до лампочки, а в роке он не разбирался. На всех его пленках было записано только восемь песен «Битлз», да и то я узнал об этом лишь в 9-м классе. И вертак у него был, и диски – в основном, западная эстрада – но за четыре года совместной жизни он включил его только два раза: в первый раз поставил мне мюзикл «Оливер Твист» (на английском языке, чтоб он пропал), а во второй – Вертинского по просьбе Оли, которого я тогда еще не понимал. Так что основной музыкальный ликбез я проходил в Питере. В начале 70-х Матушка и Миша получили однокомнатную квартиру в новом доме в районе под названием Веселый поселок. Далековато от метро (семь остановок на трамвае), 11-й этаж, минимум зелени, все продувалось – но меня это вполне устраивало: рядом Торговый центр (не то, что в Москве или Октябрьском, где приходилось ходить по магазинам) и по дороге два пивных ларька, что сыграло немаловажную роль в моей уже взрослой жизни. Вот где Рязанов мог бы снимать свою «Иронию судьбы»! Так вот, у них была большая Ригонда, которую я мог слушать в любое время. Правда, в основном я слушал первый диск «Песняров», от которого просто балдел, того же Адамо (уникальная запись с фестиваля Золотой Орфей) и пару миньонов «Поющих Гитар» с тогдашними хитами «Карлсон», «Нет Тебя Прекрасней», «Проводы», «Воскресенье», «Синяя Птица» и «Соловей». Были и западные «африканские» диски, но творчество Рафаэля, Хампердинка, Холлидея или Беко меня не интересовало. У Антонина тоже был старенький вертак, но с пластинками – полный аут, в музыке он абсолютно не разбирался. Единственное, что можно было слушать – это первый диск «Самоцветов» и миньон Марино Марини (подарок Батюшки), а остальное – сплошные сборники той же «дружественной» эстрады, на одном из которых по недоразумению затесалась битловская «Girl» с подписью «народная шотландская песня». Зато летом 74-го он осуществил свою давнюю мечту, на которую долго копил деньги – купил мафон. Не смейтесь, хороший новый аппарат стоил тогда 200 р. Но что он мог записать на свои пленки? Только песни с Телеящика да блатной бардовский репертуар с жутким качеством. Тут уж за год я наслушался Высоцкого и К. У друзей моих никакой музыки не было, только родители Кости Новикова имели маг, но мы никогда не собирались для того, чтобы просто посидеть и что-то послушать, хотя в гости друг к другу ходили часто – видимо хватало других, более интересных занятий, и музыка нас не волновала. Та же ситуация была и в Октябрьском. И только в 9-м классе, вернувшись в Москву и попав в совершенно иную среду, я начал активно исправлять положение и со всей одержимостью провинциала вгрызаться в тяжелый рок. Но этот период уже не относится к безоблачному Детству и выходит за рамки моего повествования, к тому же он подробно описан в повести «Неглинный Мост», к которой я и отсылаю заинтересованного читателя. Когда у Антона выпадал свободный вечер, мы поступали так: одевались и топали к Тетушкам, которые к этому времени из Уфы перебрались в однокомнатную квартиру в соседнем дворе. И что ж вы там делали? - спросит любопытный читатель. Да в карты играли! Была у нас такая страстишка и любимая игра «белот». Она похожа на преферанс, но попроще, и играть в нее нужно парами. Игра игрой, но мы с дядей не лыком шиты – составили свою систему подсказок. Правую руку он клал на стол и пальцами показывал (каждый палец – определенная масть), с какой карты мне ходить. Еще он постоянно повторял: Айбат, айбат, что по-башкирски означает «хорошо». Но только я знал, что если он это слово повторяет два раза подряд, то я все делаю правильно, а если один раз – то дело плохо. При этом мы традиционно пили местную минеральную воду под названием «Бадамлы», которая мне очень нравилась. Благодаря нашему методу мы все время выигрывали. А когда Тетушки выбирались к нам в гости, то после ужина вся семья играла в длиннющую, но интересную игру под названием «апэнддаун» (знающий английский поймет).