Р А НеНоЕ Е

В пригородном Сквозь туман, года и мглу пригородный мчит. Я сижу почти в углу. В животе урчит. Уплетает бутерброд некто за спиной. "Человечество-суть сброд!"- воет дед дурной. Он, пожалуй, целый час так уже трандит. Старческий гнилой анфас, неопрятный вид. Я к холодному стеклу головой приник. Холодно же тут в углу. Входит проводник. "Слушай, деда, не кричи! Высажу сейчас!" Тепловоз взревел в ночи в неизвестность мчась. Сотни радужных огней воссияли вдруг, череды минувших дней обозначив круг. Приближается вокзал; станция моя. Мысленно себе сказал: "Вот и дома я!" ~74/75 и 94 Небо синее Небо синее, чёрно-синее. Нет на нём ни единой звезды. Солнце где-то над Абиссинией. Здесь же- тьма, степь и вёрсты езды. Поле белое, чёрно-белое. У дороги деревья стоят. Молодые худые несмелые; коченея от холода, спят. Утро позднее, утро зимнее. Неохотно забрезжил рассвет. Облака проявились дымные. Это всё я не выдумал, нет. Это всё я увидел воочью; и рассвет, и деревья, и снег; между пасмурным утром и ночью сквозь автобуса медленный бег. ~75 Самолёты, как рыбины с львиными мордами, утопают в снопах жёлто-рыжих лучей, к небу выставив спины свинцовыми хордами, безразличные к массе людских мелочей. Мир для меня- ахроматичен. Смотрю сквозь серые глаза. В стихах угрюм и неэтичен. Когда случайная слеза тоскливо, нехотя и скупо ползёт по пористой щеке. Всё пасмурно вокруг и глупо. И ручка чёрная в руке. Когда же я в хорошем духе, то жизнь мне видится в цветах и в тополином лёгком пухе с улыбкой детской на устах. Сквозь радужную оболочку на всех доверчиво гляжу. Былой обиды не держу; и стих подобен ангелочку. Принимает жизнь формы разные; дорогие нам и опасные. То безформенно- безобразные, то терпимые, то прекрасные. И нельзя нам её перестраивать, отвергая плоды"неудачные" красотою себя лишь опаивать, мир шлифуя бумагой наждачною. Все полезно до маленькой малости; я к такому пришёл убеждению. Эти наши безпечные шалости приведут на земле к вырождению. Послесловие к легенде (в лицах) Как странно ясен день апрельский! Окрест толпится, ропщет люд: "Ужо тебе, Марк Корнуэльский- чванливый, стонущий верблюд!" Где твои радости и грёзы? В воде по пояс Горвенал кромсает волны и сквозь слёзы рычит: "О, если бы я знал!" (люд)"Все ухищрения насмарку. Как бледен; дёргается бровь" "Не удалось безумцу Марку разрушить силой их любовь!" (Марк)"Я был отважный смелый воин. Я славен был и был богат; всегда почётом удостоен. Но стал их прихотью рогат. Я, после этого позора, Тристана проклял; не убив; порок их тем усугубив... Негневного не вижу взора" "Ты, пёс неверный; ты, дебил, дитя, что вымахал верзилой; любил ли ты с такою силой, как я обеих их любил!?" (Горвенал) "Как всё безсмысленно и глупо! Как жалок этот человек!" ............................................................................................................... На берегу два юных трупа. Два сердца, слившихся навек. ~76 и 96 Космопоэг 1 Не увижу больше никогда я родной Земли, родного края. Захватила в плен меня звезда чёрная враждебная чужая. В этом мире; как бы не пропасть. Мысли лихорадит и спекает. Открывает ведьма пропасть-пасть и в меня кошмаром проникает. Взгляд заворожённый- на экран, на её оскаленную морду. Нет спасенья, надо на таран; и пробить ей спину, череп, хорду. Боже мой, какая круговерть! Звездолёт трясёт, несёт, швыряет. Им уже никто не управляет. И его сейчас постигнет смерть. Но откуда выплыла Земля синяя, зелёная, земная, маленькая, тёплая, смешная, кораблю спасение суля? А вокруг неё бе/cился смерч, прыгали воинственные кляксы, щёки надувала гуттаперч, и мрачнели тучи цвета ваксы. Космос необъятный и хмельной плёл клубок чудовищного стресса, словно издеваясь надо мной, изучая ради интереса. Мне бы здесь сейчас другой клубок, смотанный рукою Ариадны. Но неотвратимо манит рок в лабиринты, будь они неладны. 2 Век двадцатый. Город Росток. В интернате Ги Шварцкоп, смуглый худенький подросток, смотрит в школьный телескоп. Направляет на Гиады. Уж не Альфа ли Тельца и звёзд млечных мириады смели погубить отца? Телескоп в гиперболоид превратив, он часть Вселенной. жжёт, как выцветший таблоид. Болью в чашечке коленной отозвалось. Плачет мальчик; в этом мире- одиноко. Где же дед его, Кармаль Чик- земледелец с Ориноко? Об отце ему недавно мать, волнуясь, рассказала, письма их читать не дав, но на скамейке у вокзала говоря с ним откровенно, ртом вдыхая ингалятор. А чуть позже внутривенно врач вводил ей стимулятор. (пер. авг. 03) Загрустившая, смиренная; каждым солнцем, в каждом кратере смотрит вечная Вселенная на мальца глазами матери. Чем отвлечь его; обновами, украшениями старыми; может звёздами сверхновыми, может древними квазарами, да двойными переменными, да людьми разноплеменными, чёрными, как пекло, дырами, Ми'рами, мира'ми, миррoм и...(не ок.) Железный марш Эту заповедь помни до гроба ты; люди- твари тупые и праздные! Мы ж- логично-разумные роботы, ЭВМ человекообразные. Наши ткани, покровы- искусственны. Так задумали наши создатели. Мы жестоки, коварны, безчувственны. Провокаторы мы и предатели. Мы страшны своей сверхчеловечностью. Мы ужасны своей надприродностью. Автоматы, крещённые Вечностью с технокастовой неоднородностью. Глубже в космос, земли экзекуторы в Балтиморе, Шанхае и Выборге! Марш, со спесью арийской компьютеры! В путь, золотоордынные киборги! перед.96 Лежу в темноте; то- ли сплю, то- ли нет. В зашторенной комнате тихо. Лишь как-то пробился сквозь щелочку свет. И сердцем предчувствую лихо. Застывшую душу прошибла слеза. Стал пульс неуверенно биться. Глядь; некие образы на образа и ну по карнизам клубиться. И вдруг родился из могильных огней, из красок на чьём-то мольберте табун ошалелых троянских коней, гонимых предвестницей смерти. И словно бы жизнь перестала дышать. Мир сжался в предчувствии взрыва. Не выдержал кто-то, рванулся бежать и ... вниз головою с обрыва. Проклятия кличу на берег чужой: "На кой нам троянские кони!" Укутался простынью, как паранджой, к лицу прижимая ладони... Очнулся дрожа, весь в холодном поту. Исчезли кошмарные тени. Увидел весенней земли красоту и встал перед ней на колени. И с радостью впитывал весь этот мир, его ароматы и краски... (не ок.) В вагоне Трясусь в вагоне после зноя дня. Сухая грудь с трудом скрывает жажду. Усталость навалилась на меня. Закрыв глаза, мечтаю я и стражду. Припав в горах к хрустальному ключу, до ломоты студёную пью воду. Внимаю белых эльфов хороводу, и в вечер с нежно- снежными лечу. Оранжевый взяв в руку апельсин, рукой другою кожуру снимаю, и получив по Скайпу appel* Син** жизнь с полнотою всею понимаю. Окрашенное небо в серый тон. Пью красоту раскрепощённой позы. Срываю на заре земли бутон. Как хороши, как свежи были розы! На лепестках упругих капельки росы. Как из девичьего фонтана слёзы. О сколько нежности и гордой в них красы! Как хороши, как свежи были розы! *Звонок (фран.) **здесь, имя. Син/шин- предпоследняя буква в иврите. 75 и 97 Моллюск Кто видал пучины океана? Кто когда мечтал их покорить? Это будет поздно или рано. Но об этом рано говорить. Только я, видавший виды, старый, замкнутый в себе больной моллюск, опускался в мрачные тартары и ослеп от этого, обрюзг. Одиноко было и тоскливо. Только временами я мечтал; и, играя волнами прилива, щупальца спрут в косы заплетал. Баловницы, радужные рыбки, тормошили важную звезду, вызывая тёплые улыбки, и скрывались в шельфовом саду. Меж подводных лилий и актиний весело скакал морской конёк, обгоняя блики пятен, линий; как в погожий солнечный денёк. Но, однажды, жёлтую песчинку занесло в мой холостяцкий дом. Спеленал её я, как личинку. И с тех пор мы стали жить вдвоём. Время шло. Росла и хорошела, радуя своей голубизной. Мирно спит. Уже почти созрела. Я же покрывался сединой. Но кому растил я это чудо? Кто увидит необычный цвет? И решил я плыть туда, откуда ниспадает в волны солнца свет. И теперь жемчужина в короне, как девичий полный неги глаз. Ну а я ведь ей не посторонний. Обо мне кто знает что из вас? Но не будь я чуточку поэтом с безкорыстной детскою душой. Разве бы она лучилась светом; разве б увидала мир большой? И почему я не художник, который к радости других; патлатый молодой безбожник; рисует девушек нагих, цветы, соборы, рощи, парки, полей и неба семицвет, и блики прошлого, и барки на горизонте, и рассвет, что полыхая над волнами, в себя их черноту впитал, и солнце раннее над нами, как остывающий металл. Нов и талантлив он безспорно. Консерватизму вопреки, рисует, пишет непокорно одним волнением руки. Бурчу, срывая подорожник, в претензии на целый свет: "Ну почему я не художник, а доморощенный поэт!?" Пронзил моё сердце Амур любви золотою стрелой. Я весел, я грустен, я хмур когда нет тебя и с тобой. Порою не сплю по ночам и имя твоё на губах. Не рад солнца первым лучам, прохладе одетых рубах. Обнять бы горячий твой стан, к устам твоим алым припасть, и вызвать безумную страсть, любя, как Изольду Тристан. Я часто себе так велю, но всё не решаюсь никак признаться тебе, что люблю. ~76-77 Я часто в эти дни вспылён. Хочу, но не могу и не решаюсь поцеловать тебя. Лишь тем и утешаюсь, что, кажется, в тебя влюблён. До свиданья, моя первая настоящая любовь. я тебя уже, наверное, не увижу больше вновь. Где-то за Кировабад увезут меня, и армия будет хуже, чем дисбат. Стану драить пол в казарме я, словно раб, пахать как вол, брань снося и произвол. Только будешь ты мне помниться, только будешь ты мне сниться, моя милая бездомница, кареокая жар-птица. ~78 и 96