(1452 — 1519) — итальянский художник (живописец, скульптор, архитектор) и учёный (анатом, естествоиспытатель), изобретатель, писатель, музыкант, один из крупнейших представителей искусства Высокого Возрождения, яркий пример «универсального человека».

 Взлет моей карьеры был стремителен. От психотерапевта районной больницы до главврача отделения неврозов. Обладая цепкой памятью, я много схватывал на лету, имел богатую практику и ряд успешно защищенных диссертаций. Каким-то мистическим чутьем я мог предугадывать течение болезни. И многие доктора, которым я говорил о развитии того или иного заболевания, покачивали головами и говорили: "Он так молод, а уже так много знает".  Другие завидовали моему успеху. Но ни заслуженная среди коллег слава, ни деньги меня не радовали. Я шел проторенными путями и видел, как все в психиатрии уже давно определенно и узаконено. Мы только делали вид, что лечили болезнь, а на самом деле глушили таблетками и уколами ее психосоматику. Не отставали от нас и районные психотерапевты.  Я тоже ходил на работу и пробовал там экспериментировать, сочетая психотерапию и медикаментозный путь. Но я понимал, что смогу помочь лишь единицам, да и то в течение полугода или года. И это при желании самих пациентов! Когда я предложил коллегам присоединиться ко мне, несколько из них согласились, но их пыл быстро угас, ибо эта работа требовала огромной самоотдачи и волевых усилий. Я остался один. Кругом было одно недопонимание. Видя тщетность моих усилий, меня вызвал главврач и, похлопав по плечу, сказал: "Вы идеалист, коллега, а они быстро сгорают. Если бы государству нужен был прогресс в нашей области, то все было бы по-другому. Вспомните судьбу Грофа, чьи эксперименты с ЛСД открыли новую область в науке. Они показали чудодейственный результат. Оказывается не надо никакой длительной психотерапии. Достаточно нескольких сессий с ЛСД и человек переживал глубокий мистический опыт. Менялось само восприятие картины мира и своей жизни.  Вещество вновь приблизило человека к таинству древних мистерий. Оставалось только пошире открыть дверь, найти людей, которые бы стали проводниками и духовными учителями человечества, и современный кризис обесценивания себя как личности был бы преодолен. Да и люди, видя чудесные результаты, знали бы за что платят деньги, а не тратили бы их на пустышки в форме лекарств и дорогие психологические консультации. Мы стояли на пороге новой эры. И что в итоге? Эксперимент свернули, и все вернулось к таблеткам".  Я переживал глубокий психологический кризис. Почва уходила из-под моих ног. Я видел людей, которым можно было бы помочь. Их болезнь пока еще явно не прогрессировала, и они могли трудиться наравне со здоровыми, иногда впадая в апатию и уныние. Как мог я пытался поддержать этих людей.  Некоторые из них приходили полностью разочарованные. Психотерапевты в поликлиниках отфутболивали их друг к другу, в частных клиниках попадались нечистоплотные люди. Все это тяжело сказывалось на их восприятии. Они больше не верили ни психологам, ни психотерапевтам. Это был какой-то замкнутый круг.  Постепенно я познакомился с людьми, которые, действительно могли помогать. Они приняли меня в свой круг. Мы стали одной командой.  Наша работа состояла в помощи больным людям, которые вследствие своей излишней доверчивости, стали жертвами мошенников и по закону могли потерять все. Но, если человек у нас когда-нибудь наблюдался, то у него появлялся спасительный шанс, и мы этот шанс использовали, ставя свои диагнозы для судмедэкспертизы. Другая наша категория были начинающие наркоманы. Их тоже можно было спасти от суда. Потом многие бывшие приходили ко мне со своими женами и детьми и от всего сердца благодарили за оказанную помощь. Некоторые из них начинали сами вести группы, помогая уже другим выбраться из этого порочного круга.  Но была категория людей, про которых говорили, что они прошли огонь и воду. Они могли огрызаться и жалобно давить на жалость. Артистизма им было не занимать. За каждым стояла либо малолетка, либо неоднократный приход в полицию. Они пытались вызвать сочувствие у ряда моих коллег, и это им несколько раз удавалось. Но через некоторое время их приводили снова.  Постепенно мой кризис проходил. Но в душе все же оставалась какая-то червоточина. Она состояла в том, что человек, получая группу, мог прийти в себя. Иметь хоть скудный, но ежемесячный доход, а дальше он упирался в непробиваемую стену. Группа накладывала определенный отпечаток и ограниченную годность. Психологи и психотерапевты воротили нос от таких людей. Да и они, получая скудную пенсию, которая позволяла едва сводить концы с концами, не могли заплатить, требуемую специалистом сумму.  И они вновь приходили к нам, чтоб получить очередную порцию таблеток. 

 Никогда в жизни не писал дневник. Считал, что мне он, здоровому человеку, ни к чему да и зачем делиться своими мыслями, которые приходят и уходят. Кому это нужно потомкам, детям? Да и искушенный читатель посмеется над этой белибердой. Но мне нужно высказаться. Во мне какое-то необъяснимое предчувствие, что я должен сойти с ума. Это моя самая интимная и глубокая тайна.  Помню, читая рассказ "Красный смех" Леонида Андреева, меня поразил доктор, который, видя ужасы войны, медленно сходил с ума. Его бредовые слова звучали в моем мозгу как некое мистическое пророчество: " Отечеством нашим я объявлю сумасшедший дом; врагами нашими и сумасшедшими - всех тех, кто не сошел с ума; и когда великий, непобедимый, радостный, я воцарюсь над миром, единым его владыкой и господином, - какой веселый смех огласит вселенную".  Говорят, что, когда Андреев писал этот душераздирающий рассказ, наполненный пророчествами и скрытым смыслом, он находился на грани безумия, как бы подтверждая теорию Ломброзо, который нашел связь между гениальностью и помешательством. И вот теперь я чувствую приходит мой черед.  Нужно быть наивным простаком, чтобы 30 лет работая доктором в этой больнице и встречаясь каждый день с сумасшедшими, верить в то, что тебя избежит эта зараза.  Да и безумие умеет долго и хладнокровно ждать, чтобы потом всей пятерней вцепиться в твою душу.  Когда-то я гнался за славой и наивно верил в то, что медицина всесильна. Путь в психиатрию, где открывался душевный мир сумасшедшего, полный иллюзий и настоящего бреда, казался мне терновым венцом искателя.  Чего же я искал тогда? Работа принесла все: и деньги, и заслуженную славу. Было в ней нечто и большое. Я получил огромный материал для исследования. Это были души больных пациентов, одержимых безумием. Да, среди них встречались отталкивающие, мало интеллигентные типы. Их безумие было как бы продолжением их беспутной жизни. А кто и просто сходил с ума от белой горячки. Слушая их на первый взгляд мало интересные и бессвязные рассказы, я ловил себя на мысли, что в их бреде есть нечто общее, какая-то мистическая закономерность. Они все говорили о некой темной силе, которая подчинила их мозг своей воле. На первых стадиях сумасшествия она еще могла отпускать во сне свои жертвы. Но, когда употребление наркотиков или алкоголя, переходило в каждодневную привычку, то с каждым днем возрастало влияние этой темной силы.  В христианстве такое состояние называлось одержимостью бесами. Для меня материалиста такое объяснение всегда казалось странным. Но с годами практики я все более и более убеждался в том, что вещество будь то наркотик или алкоголь может открывать глубинные миры. Правда, можно спорить о теориях, описывающих их и том, чем они являются в действительности. Будь ли это глубинная, темная часть нашего подсознания, которая в современном человеке скрыта культурой и воспитанием, либо темными мирами Вселенной. Но они имеют страшную силу и, попавшая в их темный омут душа, без нужной поддержки может долго барахтаться на поверхности, как бы метаясь между небом и адом.  Сегодня опять я слышал таинственные голоса. Они то смеялись надо мной, то звали к себе. Кто-то окликал меня по имени. Это было так странно. Я уже давно привык к строгому обращению Владимир Георгиевич.  Чувствую, пока еще рассудок мне не отказывает, но голоса - тревожный сигнал для психики. Правда, я заметил и даже нашел чудесное лекарство. Рюмка прекрасного грузинского коньяка. Но это уже перестает помогать. Теперь я слышу даже злобные голоса, которые, не стесняясь посылают меня по матери. Иногда они бывают и вещими, что-то предсказывают. И странным образом их предсказания сбываются. Может моя душа, как заблудшая странница, тоже мечется между небом и адом?  

Меня все больше раздражает фюрер, который вдохновленный Лидделом Гартом и Сталиным, все чаще сравнивает меня с собой. Часто цитируя, что он "вовсе не был неумелым стратегом", а "скорее напротив - он был даже слишком блестящим стратегом, и потому страдал от естественных недостатков, которые часто сопровождают гениальность". И далее: ни один стратег в истории до него не умел так играть умами своих противников, а это и есть наивысшее искусство стратегии». При этом, опять же ссылаясь на англичанина, он замечает, что и вы, Бонапарт были "настолько ослеплены своими успехами, что допустили те же роковые ошибки в том же самом месте".  - В отличии от вас, Адольф, - возражаю я ему. - Я выиграл Бородинское сражение и взял Москву. А ваши хваленные полководцы, переоценив свои силы, откатились назад под сталинскими ударами.  - Но мой стоп-приказ спас вермахт от поражения в 41. Мы не отступили, как это сделали вы, Бонапарт.  С фюрером тут бесполезно спорить. Он сыпет цитатами историков и своих генералов, которые объективности ради отдавали ему должное, как политику и полководцу. Также, вероятно, он бравировал и перед своим генералитетом, повторяя часто им в лицо, что, хотя они и читали Клаузевица, но так из него ничего и не поняли.  Поспорив со мной, он переходит к личности Сталина, одного из гениальных людей, по его мнению XX века, но и здесь фюрер не упускает случая вставить себя. Оказывается он был "Руссо, Мирабо, Робеспьером и Наполеоном революции», а также «ее Марксом, Лениным, ее Троцким и ее Сталиным...ему удалось то, что не удавалось большинству из них, - он держал революцию в своих руках на каждом из ее этапов, и даже в момент поражения".  Думаю, что это слишком! Англичане любят славословить в адрес своих противников. Точно также они воспевают и Роммеля, чтобы сделать победу под Эль-Аламейном более значимой и величественной. Этакий второй британский Сталинград.  Мне никогда не нравилась эта лживая нация, всюду сующая свой нос и раздувающая пламя войны, кичащаяся своей демократией. Да и Веллингтон во многом уступал моим маршалам. Плеяда блестящих полководцев сопровождала меня от победы к победе. И только в 14 году часть из них решила предать меня и перебежала к Бурбонам, о которых тогда шутили, что за прошедшие годы они так ничему и не научились. Стоило мне высадиться в бухте Жуан, как вся Франция вновь метнулась ко мне, полная восторга и ожидания. Старый король позорно бежал. Настают мои легендарные сто дней. Но, что может сделать одна Франция с ополчившейся против нее Европой. Мы вынуждены сражаться и принимаем вызов. Одни против всех!  Как жаль, что это было 200 лет назад. Теперь во Франции победил дух буржуа и сытой размеренности. Дух тупости и бесплодного прожигания жизни...  Хотя мне и не нравится разглагольствования Адольфа, но с ним единственным здесь можно еще поговорить по душам. Я знаю, он не предаст. Он сам боится и в то же время восхищается Сталиным. Но, пока инстинкт самосохранения у него все же сильнее. Да и наравне со Сталиным он также видит во мне великого человека.  Мне приходится сдерживаться, чтобы передавать его речи слово в слово. Он то беззастенчиво льстит, то примазывается к чужой славе, но он не нанесет тебе подлый удар в спину. Хотя Рем и Грегор Штрассер говорят об обратном. В любом случае надо быть осторожным.