­­Бездонней и яснее небеса. Белеют облака в холодной сини. И перламутром рассыпается роса на полусонной отдыхающей равнине. Вдали, нахохлившись невиданною птицей, заиндевелый куст пушистый серебрится, сверкая сизоватым опереньем, метелей поджидает с нетерпеньем. Сверкает иней на пожухлых травах (зимы суровой дивное начало) да паутин везде сверкают спицы. Никак не хочет с веткой распроститься трепещет лист последний на ветру, темнее тени и длиннее поутру и в стайки собираются синицы. Предчувствуют ненастье птицы. Прохладой стойкой ветви обдавая, как властелин по дремлющей дубраве, студёный воздух бродит поутру, срывает листья ветренник лукавый: то замолчит, то снова мчится мимо, как малое дитя, неутомимый. Стекляшки луж хрустят под сапогами - морозец был - метель не за горами. Под мягкими, как вата, облаками туман течёт седыми полосами, над тёмным остывающим прудом. И стынет мой осиротевший дом. Я, шаркая, среди дубов брожу, на кучи листьев с хрустом наступаю, и, прошлое ногами попирая, отрады и тепла нигде не нахожу. Иду к тебе тупая неизбежность. Растеряны в пути тепло и нежность ночей весенних, ясных летних дней... Мне горечь листьев пронимает душу палитрою тонов невзрачных душит, уныние в сознании рождая. печалит взгляд убогостью своей унылый вид лугов и скошенных полей. Давно нет шума вешнего и гула. Сова над лугом тенью промелькнула пронзительно прокаркала ворона и снова потекла по лесу тишина. Лишь изредка синица просвистит так, будто знает что-то и она: как настоящим не прибавить, того, что прошлое сумело обрести.