Я так хочу, чтоб мы друг другу надоели! Достали завтраками вместе по утрам, Рутиной жизненной, семейной канителью, Но только б вместе, Лишь бы навсегда. Я так хочу ругаться, для порядка, Почаще, раз так семьдесят на дню, А после - отдаваться без остатка Любви, чтоб мир воскрес и был уют. Я так хочу с тобою расставаться, Но только в рамках трёшки в Вешняках, Когда ты куришь на балконе, в дымном вальсе, А я на кухне, кашеварю впопыхах. Я так люблю, что ты меня доводишь, Люблю за сообщения бранить Когда лихая ревность колобродит, Но мозгом - знать, и верить, и ЛЮБИТЬ.

Ребёнок с детства хочет быть поэтом, Прекрасное творить во сне и наяву, А взрослые твердят: «Стремись к деньгам и брендам! Стихами сыт не будешь ты, мой друг!» Ребёнок с детства пишет гениально, Хорей и ямб ложатся мёдом на слуху, «Сегодня ты поэт, а завтра ищешь хлеба!», - Во взрослом обществе твердят, как на духу. Ребёнку по боку: Он пишет, как умеет, И в каждой строчке теплится душа, Он - апогей любви и вдохновенья, Глоточек воздуха для тех, кто не спеша Стремится в жизни обрести свободу. Сегодня принято ворочить время вспять, Потенциал - в больших мешках у входа, - Его с отходом проще закопать и никогда к нему не возвращаться. Как много полегло на кладбище творцов из-за того, что кто-то ложкой дёгтя измазал путь из красок и цветов… Ребёнок вырастет. Его простое имя увековечит творческий Грааль, и он испитый будет каждым, кому в душе немного жаль ушедших мечт, забытых планов. Легко тут выделить мораль: Мечтай, мой друг! Мечтай и падай, вставай, ломайся и страдай, и собирай себя по новой. Успей создать свой личный рай!

Я, честно говоря, хотела бы исчезнуть, Закрыв глаза, податься в небытиё. Как много раз я попадала в бездну? Крутила жизнь, как-будто колесо, И болью в сердце отдавалась честность, Истерзанная мною на корню, в своих же собственных корыстных интересах. Как много раз корила я родню за пылкий нрав, испорченное детство, нравоучения, Что адскую войну внутри меня всё время разгоняли… Теперь я ото всех бегу, бегу, Как от мастифов жадных, слюной своей Заливших всё вокруг. Я потерялась в стуке сердца и в дыхании, Мой мозг - мне злейший враг, не друг, не брат и не приятель, Он спятил в дебрях сумрачных оков, моих же собственных, Кующихся годами Из мыслей буйных, Гневных слов…

Спроси слепого, какой сейчас час. Он ответит – “Час, когда я вижу самый страшный сон – рассвет…” Господин сидел в одинокой пустоте леса на огромном валуне, нервно подёргивая свою седую, давно немытую бороду. Чего бы он хотел? Кого ждал сейчас? Больше пятидесяти лет пытался он найти ответы на вопросы: что делать, когда надо что-то делать? И надо ли делать что-либо, если ничего не хочется? И все пятьдесят лет господин упускал из виду единственную, доступную ему истину – он старел, и старел безбожно, стремительно и безвозвратно. Дёргая жалкие прядки, вспоминал он момент, когда борода его была ещё ухоженной и чёрной, как крыло ворона. Тогда он был слишком молод, чтобы рассуждать, слишком молод, чтобы думать о будущем. Капля пота упала с его носа на трясущиеся руки, и он ощутил, как они немощны, увидел, насколько уродливы. Уродливы не от старости, а от вечного, беспробудного безделья. Пятьдесят лет жизни отшельником, сорняком, бродягой с единственным желанием делать только то, для чего он поистине создан, и от этого не делающим ничего. Мог бы он чего-то добиться? Наверное, да, но только если бы не родился в свой год рождения, под своим звёздным знаком, если бы вырос в другой семье и были бы рядом более благодарные, помогающие люди. Он был в этом убеждён. Лишь одно радостное чувство всю жизнь грело его сердце, - любовь к Солнцу и небу. Уважение к величию природы, полная отрезанность от людей привели и до конца жизни поселили его в этом лесу. По крайней мере, он был убеждён, что испытывает любовь, и в состоянии испытывать уважение. Господин посмотрел вверх: огромный огненный шар катился по небу, знаменуя ещё один новый день. Освещая горные долины востока, светило, как гордый величественный шейх, неспешно пробуждалось, потягивалось и ещё какое-то время нежилось под балдахином, готовясь к очередному обходу своих бескрайних владений. В самом деле, нет никого в мире богаче, чем Его Величество Солнце, - думал господин. Вся планета, вышитая цветными лоскутами зелёных равнин, глубоких озёр, рек и бескрайних морей, все жемчужины подводного царства, дорогой изумрудный бархат лесных мхов, которых светило деликатно касается своими перстами, раздвигая могучие кроны деревьев, будто приоткрывая тяжёлые крышки своих сундуков с несметными богатствами, всё-всё золото враждебной Сахары, где Солнце, как истинный шейх, привыкший существовать в роскоши и утопать в блеске драгоценных металлов, чувствует себя поистине могущественно, - всё беспрекословно принадлежит ему. Господин благоговейно вздохнул. Ах, если бы можно было родиться Солнцем и иметь такую же власть и могущество! Тогда бы он точно не сидел на месте, тогда не страдал бы от безделья и собственной немощи, ибо не имел бы разума и действовал бы по чёткому сценарию… - Кто тут? - раздалось в тишине. Господин вздрогнул. - Кого бы вы хотели видеть? - задал он вопрос в пустоту. - Да хоть кого-нибудь, - ответили из чащи. - Тогда выйдете на свет, и поймёте, с кем разговариваете. - Я не вижу света… - Как так? - Я с детства слепой. Господин покосился в сторону густо растущих деревьев, из которых доносился голос. Сердце странно сжалось от какого-то нового чувства. - Я подам вам руку. - О, благодарю вас! Теперь на валуне их было двое. - Куда вы держите путь? - На работу. - Вы работаете? - Безусловно. - Вам нравится? - Я этим живу. - А кто вы? - Я писатель. - Но вы же слепы! - Не более вашего. - Как же вы пишете?! - Диктую. - Да? И о чём же? - В основном о природе. - Лжёте! Природа требует наблюдения! - Природа требует понимания. - И что же вы поняли? - Не более того, что уже написал, но явно более вашего. Глаза господина расширились от дерзости слепого. - Я созерцаю природу каждый день! – закричал он, взмахивая руками, - Я вижу эти ветви, - и он ударил по ним так сильно, что посыпались зелёные листья, - вижу солнце, что светит для меня каждый день, согревая лучами, - и он ткнул пальцем, указывая на светило, - вижу эту рыхлую почву, по которой хожу, - и он ударил ногой по земле, - вижу этот проклятый камень, на котором сижу уже больше пятидесяти лет! – и он плюнул в сторону валуна, - А что видите вы? Что можете написать, если без меня бы не вышли из чащи?! Слепой ждал, скрестив руки на груди, пока буйствовал господин, и только потом, когда наступила тишина, заговорил ровным спокойным голосом. - Я чувствую ту боль, которую вы причинили ветвям, и, слыша их гневный шёпот, могу в красках описать, как они ненавидят вас, мечтая также вас покалечить. Я чувствую, как Солнце, которое вы не уважаете за тепло и свет, мечтает скрыться от вас, или выжечь глаза и кожу своими лучами, как почва не желает носить ваш вес, желая провалиться под вами, и потому ощущается рыхлой, и чувствую, как плачет валун под вашей тяжестью, ведь чтобы встать с него, вам никогда не хватит мотивации…

На небе сидели двое. Бог и маленький Эйдос, готовящийся вот-вот отправиться в бренный подлунный мир. Бог величественно восседал на троне, окружаемый белыми, как снег, ангелами, исполнявшими своё предназначение. Кто-то играл на арфе, нежно и аккуратно перебирая маленькими пальчиками, кто-то парил в воздухе, ожидая поручения из канцелярии. Поодаль от божественного трона кучка ангелов копошилась около массивных весов, то и дело стараясь привести их в равновесие. На одну чашу весов непрерывно текла вода, точившая острый камень, а на другой было время, подтачивавшее, как известно, самолюбие. Бог смотрел на Эйдос мягко, снисходительно, ожидая его последней исповеди перед долгим и тернистым путешествием по земной юдоли. Маленький Эйдос был ещё совершенно чистый, бесформенный, полупрозрачный и казался абсолютно беззащитным. Внутри него, однако, хранился ещё тот самый кладезь информации, начиная от сотворения мира, вплоть до нескольких веков после его возвращения в Божье царство. Он знал, что ждёт его в земном мире, знал, какое место уготовлено ему в юдоли скорби и плача, знал, что именно то, что привыкли называть ещё таким чужим и непонятным для него словом «жизнь», обернётся для него непременно мучением и знал, что через считанные часы он уже никогда об этом не вспомнит. Всё сотрётся из памяти и начнётся сначала, но уже в совершенно новом и чужом для него мире. Обратный отсчёт давно начался. Маленький Эйдос плакал. Нет, не просто плакал, он рыдал, мечтая вымыть слезами хоть часть того «плохого», которое ему предстоит «пережить». А в это время, где-то на Земле шёл дождь…­