глухой

перекалеченный черёмухой в блаженность трав переобутый по пустоши глухой Ерёма шёл зарубками на пнях минуты рассаживал да приговаривал, мычал в замкнутое пространство, и всё здесь было не по правилам, не по законам, христианства, весну никто давно не жаловал, ругали лето, ждали зиму, не опалённые пожарами седые клёны да рябины пыль собирали придорожную в потрескавшиеся ладони,, и на огонь неосторожно дул сквозняк дыхания агоний, закат запёкся сгустком сукровиц вдоль побережья бездны синей, рассвет на все задраен пуговицы, в пустых глазницах гнёзда свили вороны чёрные, крикливые, птенцов натаскивали хмуро и с горизонта, как с обрыва их, бросали,, крыл не давши, - дуры скажи, Ерёмий, где неправедно, какие цели и кончины, где грань между кнутом и пряником, меж человеком и скотиной, кому пристало в пояс кланяться, кому и крест - петля на шее, из плащаницы сшили платьица для вакханалии в траншее, оскалы из улыбок высекли, из языков - деликатесы, исправно прижигали прыщики холодным оловом невесты своим несуженым- неряженым в костюмах вышитых на вырост, ремни с начищенными пряжками да по тридцатнику на рыло, с перебинтованными горлами над недоросшими хребтами поспешно за углом соборовали не перекрещенных крестами, звезда раскачивалась ранняя в морозном облаке тумана, в припадке рабского старания халдеи резали барана и забивали залпом патоку во рты разверстые немые, слюной давились, жадно сглатывали, верёвку не забыв намылить в хлеву заброшенном, за рощицей тонюсеньких дерев-подростков, стояли в очереди роженицы за дымом и за пепла горсткой