в небе стократно крикнули - быть рассвету совы глаза закрыли - боясь ослепнуть новорождённый вскричал - мне за что всё это руки старух ломали в оврагах вербу красный огромный шар опалил всё небо бились синицы в окна - в дома влетали жить до конца оставалось ещё сто метров только пройти удастся хоть шаг едва ли ночь прожуёт - утро выплюнет нас брезгливо день подберёт - отряхнёт - да снесёт на свалку ногти срывая до вечера месим глину мы бы пошли в овраги - да вербу жалко

мир за окном незваным гостем топчется, проснуться невозможно и не хочется, звонок отключен, и беруши вставил - но так громки, навязчивы удары его внутри, что кажется вот-вот всё вдребезги сломает, разорвёт: и оболочку, данную в нагрузку, и бестолковый, но прекрасный сгусток невесть чего, зародыш чистоты, поспешно птицам закрываю рты: не пойте, птахи, траур у меня, мне принесли с утра останки дня, накрою стол вчерашнею листвой, мы станем пить за упокой с тобой, непрошенным, заброшенным, пустым, молчим, молчим, сто тысяч раз молчим, рассвета тень пылится там, в углу, толпа зевак повытопчет траву, не принесёт на праздник ничего, смешно-грешно отвоет грешного, на скатерти засохшее вино, а мамка божья головой в окно колотится, с ней рядом мать моя глядит, глядит с укором на меня, а я кричу, но на губах печать, мне криком получается молчать, холодным лбом к разбитому стеклу припасть и плакать - всё, что я смогу

перекалеченный черёмухой в блаженность трав переобутый по пустоши глухой Ерёма шёл зарубками на пнях минуты рассаживал да приговаривал, мычал в замкнутое пространство, и всё здесь было не по правилам, не по законам, христианства, весну никто давно не жаловал, ругали лето, ждали зиму, не опалённые пожарами седые клёны да рябины пыль собирали придорожную в потрескавшиеся ладони,, и на огонь неосторожно дул сквозняк дыхания агоний, закат запёкся сгустком сукровиц вдоль побережья бездны синей, рассвет на все задраен пуговицы, в пустых глазницах гнёзда свили вороны чёрные, крикливые, птенцов натаскивали хмуро и с горизонта, как с обрыва их, бросали,, крыл не давши, - дуры скажи, Ерёмий, где неправедно, какие цели и кончины, где грань между кнутом и пряником, меж человеком и скотиной, кому пристало в пояс кланяться, кому и крест - петля на шее, из плащаницы сшили платьица для вакханалии в траншее, оскалы из улыбок высекли, из языков - деликатесы, исправно прижигали прыщики холодным оловом невесты своим несуженым- неряженым в костюмах вышитых на вырост, ремни с начищенными пряжками да по тридцатнику на рыло, с перебинтованными горлами над недоросшими хребтами поспешно за углом соборовали не перекрещенных крестами, звезда раскачивалась ранняя в морозном облаке тумана, в припадке рабского старания халдеи резали барана и забивали залпом патоку во рты разверстые немые, слюной давились, жадно сглатывали, верёвку не забыв намылить в хлеву заброшенном, за рощицей тонюсеньких дерев-подростков, стояли в очереди роженицы за дымом и за пепла горсткой

кто видел вас таким, как я могла, кто вас любил таким, как я любила, не крадучись, не нежно, неучтиво, призрев обязанности и права отринув за ненадобностью слог, без красок и без кружевных манжеток, я искренне считала что вы - бог, но не молилась я на вас при этом, вы не были иконой для меня мои грехи останутся моими мне сердца вашего не надобно огня я - гордая воздушная стихия прозрачная ли с тучей грозовой метелью или буйством снегопада вы ничего не поняли , друг мой, мне ничего от вас и вас не надо моя любовь и ваше божество - но вспомните - вначале было Слово, да, вы - мой бог, но и ничтожество - но так любить я не смогу другого

моя любовь - прекрасна и чиста - новорождённый лист наивный, голый, на ней ещё ни сбруи, ни подковы, ни нитки нет для медного креста, счастливым мотыльком под потолком безоблачного мира полусферы парит над грудой скучных полимеров подброшенным судьбой золотником, стремится вверх, хохочет и поёт без слов, без нот, в тональности свободы... как головокружителен полёт, пока никто не предан и не продан, она не знает - будет путь назад, лишь долетит до точки самой высшей, подброшенный ребёнок к небесам заходится в восторге, еле дышит, сжимает от волненья кулачки, и держит их у сердца, чтобы птица, не выпорхнула (может так случится) и не разбиться в дребезги, в клочки...